Пожалуй, мы ещё не до конца оценили собственное везение, а именно то, с какими людьми нас сводит наша учёба или работа в МИЭТе. Каждый преподаватель имеет за своими плечами огромную историю, связанную не только с теорией преподавания своей дисциплины, но и с практикой. Одним из таких практиков является доктор юридических наук, профессор, директор Института высокотехнологичного права и социально-гуманитарных наук (ВП СГН) Лев Бертовский.
Л.В. Бертовский на III Международной научно-практической конференции «Актуальные проблемы высокотехнологичного права», февраль 2022
Кроме того, что Лев Владимирович является автором сотен научных статей и пяти учебников и монографий по юриспруденции, за его плечами также служба в рядах ВС СССР, в органах прокуратуры, работа следователем, криминалистом и судьёй. Практически все самые громкие расследования столицы конца 90-х – начала 2000-х проходили с участием Льва Владимировича, включая теракты в метро, многоквартирных домах, а также знаменитое дело «Битцевского маньяка».
– Лев Владимирович, расскажите, в каких самых громких делах вы принимали участие как криминалист и следователь?
– Их много, но, пожалуй, самые известные – это взрывы домов на Каширском шоссе и на улице Гурьянова. Также это нецелевое использование денежных средств для восстановления Чечни и расследование авиакатастрофы президента Мозамбика Саморы Машела, самолёт которого пилотировал экипаж из Ленинградского управления гражданской авиации. В этом же ряду, конечно, и взрывы в метро: «Пушкинская», «Парк культуры», «Павелецкая», «Автозаводская», «Тушинская». Принимал участие в следствии по делам обрушений Трансвааль-парка и Басманного рынка. Безусловно, в моей практике были и расследования целого ряда убийств, в том числе и заказных.
Следователь отвечает за расследование уголовного дела, а криминалист – более узкий специалист, главная задача которого связана с выявлением и фиксацией улик.
– Те, кто смотрел новостные сводки после взрывов в многоквартирных домах, помнят, что этот период называли чёрным сентябрём 1999-го. Какую работу в том сентябре проводили именно вы?
– Это была целая серия терактов, причём не только по Москве. Почерк преступлений похожий во всех случаях. Как правило, это арендованное подвальное помещение жилого здания, где закладывалась взрывчатка, которая срабатывала в определённое время. Дом на Каширском шоссе рухнул в один момент, а когда мы приехали, он уже представлял собой груду бетона. В нашей следственной группе работали несколько следователей и криминалистов. Я лично занимался больше криминалистической работой – исследованием объектов, которые остались на месте происшествия и могли относиться непосредственно к самому взрыву. Нашей группой тогда был найден часовой механизм и части взрывного устройства. Работали больше суток: очень тяжело, учитывая ещё и моральное состояние от того, сколько людей погибло.
– А что самое тяжёлое в работе следователя и криминалиста?
– Если говорить о практической части этого вопроса, то очень сложно работать в условиях всеобщей паники: люди разбегаются или наоборот рвутся на место происшествия, чтобы найти кого-то. Ныне покойный руководитель московского метрополитена Дмитрий Гаев, когда мы разбирали завалы от теракта в метро, всё время просил быстрее заканчивать осмотр, так как метро надо было запускать к концу рабочего дня. И вот, когда и сроки жёсткие, и огромное скопление людей вокруг, работать бывает непросто.
С моральной точки зрения невыносимо, когда потерпевшими являются дети. Думаю, все коллеги со мной согласятся.
– Криминалист приходит на осмотр места происшествия со специальным чемоданчиком. У вас есть такой чемоданчик? Что в нём находится?
– Конечно, у меня есть такой чемоданчик, и он называется криминалистический, или следственный, портфель. По содержанию есть много рекомендаций, в частности, родоначальник научной криминалистики Ганс Гросс в 1893 году опубликовал фундаментальный труд «Руководство для судебных следователей как система криминалистики». Среди привычного для сегодняшнего дня набора инструментов в его портфеле выделялись сигара, маленькая коробочка конфет и небольшой крестик с распятием. Для чего нужны конфеты? Гросс пишет так: «Конфеты оказывают благотворное действие на маленьких свидетелей: плачущий, оробевший ребёнок, благодаря этому простому средству, превращается в сообщительного полезного свидетеля». Сигара, по мнению Гросса, и я разделяю его мнение, необходима при работе в местах с едкими специфическими запахами, которые, как известно, часто сопровождают работу следователя. Ну и третий объект, который не входит сегодня ни в какие криминалистические портфели, это крестик с изображением распятия. Зачем? Сегодня при допросе свидетелей, обязательно предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний. Во времена Гросса же свидетель приносил присягу на распятии. Гросс пишет, что крестик с распятием в портфеле следователя поможет, например, если нужно привести к присяге тяжело раненного.
Сегодня содержание портфеля криминалиста может быть разным, в зависимости от характера преступления. Например, есть отдельный портфель, который используется специально для поиска отпечатков пальцев. Специальный криминалистический портфель собирают для поиска следов биологического происхождения. Но практически во всех чемоданах есть упаковочные пакеты, в которые помещаются вещественные доказательства, набор колбочек и различные измерительные приборы.
Скриншот из видеофильма о Л.В. Бертовском на канале СПЕКТР @spektr.project
– Даже в этом коротком рассказе чувствуется особая притягательность вашей профессии. Вас при выборе профессионального пути такие истории вдохновляли?
– Меня вдохновляли книги. Детективы, рассказы о Шерлоке Холмсе с его дедуктивном методом. Но прежде чем я стал следователем, я отслужил в армии и окончил военное училище. На третьем курсе был командирован на ликвидацию аварии на Чернобыльской АЭС. Был командиром взвода, начальником расчётно-аналитической станции и командиром роты ВС СССР. Но через какое-то время там произошло сокращение, и тогда моё детское увлечение дало о себе знать. Я поступил в юридический институт и впоследствии перешёл на должность криминалиста прокуратуры города Москвы.
– Что, по-вашему, является высшим достижением юриста?
– Искренне считаю, что высшим достижением юриста является работа судьёй. Я проработал в этой должности порядка четырёх лет, но в какой-то момент понял, что каждое дело прокачиваю через себя, и это иногда невыносимо. Мне жалко людей. Причём, как потерпевших, так и самих преступников. Был у меня сложный случай, когда я судил паренька, совершившего угон. На судебном заседании я счёл, что он исправится и без лишения свободы и назначил ему условное наказание. А через год его привели ко мне в наручниках за убийство. Во время судебного заседания он сказал мне: «Ваша честь, если бы Вы меня тогда посадили, я бы не убил»… Но насколько очевидно, что произошло бы именно так и, самое главное, насколько здесь велика моя вина – большой вопрос, который для меня, к сожалению, так и останется без ответа.
– В одном из своих интервью вы говорили, что раскрываемость преступлений в РФ сегодня составляет примерно 51%. Почему так мало?
– Я скажу больше: 51% – это только зарегистрированные случаи. Думаю, что реально соотношение раскрываемости дел примерно один к четырём. Например, только за прошедший год количество преступлений с использованием высоких технологий увеличилось на 90%. Будучи глубоко погружённым в эту тему в последние годы, могу сказать, что борьба с подобными преступлениями влечёт за собой существенные изменения в работе криминалистов, к которым пока профессиональное сообщество не адаптировалось. Нужно уметь использовать дроны для осмотра места происшествия, 3D-съёмку, знать особенности VR. Это вам не чемоданчик, понимаете? К примеру, в нашем Институте мы разрабатываем систему под рабочим названием «Цифровой двойник серийного убийцы» и создаём для неё нейросеть: собираем информацию о сотнях серийных убийц, которые действовали на территории СССР, РФ, помещаем эту информацию в компьютер и даём доступ к различным базам данных: в том числе, главному информационно-аналитическому центру. По итогу этой работы должен получиться практический инструмент для выявления потенциально опасных преступников. Но и им тоже надо учиться пользоваться, а кадров, специализирующихся на работе с подобным ПО и техникой, не так много, и это большая проблема.
Скриншот из видеофильма о Л.В. Бертовском на канале СПЕКТР @spektr.project
– А распространение подобных нейросетей сможет заменить сотрудников правоохранительных органов в будущем?
– Однозначно нет. Психологические особенности работы органов дознания, судебных органов, адвокатуры, полиции будут ещё очень долго играть главную роль в юриспруденции.
– И последнее, Лев Владимирович: Ганс Гросс, о котором вы упоминали выше, говорил, что следователь на каждой прогулке будет обращать внимание на следы от ног человека, от лап животных, он будет замечать даже случайно оброненные клочки бумаги. Вы сохранили эту привычку наблюдать?
– Интересный вопрос. Многие люди в своих мемуарах часто пишут об отпечатках профессии примерно в такой риторике. Но сейчас я всё больше убеждаюсь, что ежечасно быть следователем нельзя.
Я долгое время занимался распознаванием лжи человека: много писал об этом, участвовал в экспериментах, но, согласитесь, разговаривать с человеком в быту и быть при этом верификатором – с ума можно сойти. У меня профессиональные качества включаются и выключаются по необходимости. Если есть цель распознать ложь, то от меня не скроешь несимметричную улыбку, уголки глаз без морщин, другие вербальные и невербальные признаки лжи. Но невозможно быть верификатором 24/7.
Про следы в вашем примере из книги Гросса, конечно, тоже всё правильно. Бывает, ловлю себя на мысли, что ради интереса определяю, был след статический или динамический. Но если знание теории криминалистики на данный момент проявляется в быту, то я убеждаю себя, что вот этот статический след, например, оставил влюблённый юноша, который ждал под часами свою любимую, а вот этот – динамический – принадлежит моему опаздывающему на пару студенту, который этим прекрасным морозным утром позволил себе лишние полчаса поспать.
Ирина Доронина